Существует история о Перо и Цимоне (или Тимоне), рассказанная Валериусом Максимусом в его Caritas Romana [c лат. «Милосердие по-римски»], которую изображали на своих полотнах многие из художников эпохи Возрождения: Караваджо, Рубес, Ример, Мурильо и др. Умирающий бородатый старик лежит в камере, а его руки и ноги скованы цепью. Молодая матрона, его дочь, кормит его своим молоком. Хотя подобная непристойная сцена и содержит определенный моральный аспект, отображая дочернее отцелюбие и христианскую доброту (кормленее голодных и навещание заключенных), но также она отображает и психологическую глубину мифического.
Другое изображение, являющееся частью «Восходящей Авроры» (алхимического трактата), показывает нам двух стариков, преклонивших колени перед mater sapientia (лат. богоматерь) и пьющих из ее грудей. Изображение озаглавлено как de processu naturali с описанием, утверждающим что молоко является prima materia, «началом, серединой и концом». Старик, связанный по рукам и ногам, неспособный двигаться, неспособный ни на что — это сенекс Сатурн в своей двойственной природе, отрезанный от жизни, связанный своими обязательствами и запертый в конструктах своей же системы, лежащий на полу в истощении и жажде. От власти к беспомощности. Также как и Боэций, министр Короля, преданый, но лишенный власти и брошенный в тюрьму, где ему в отчании пришлось ожидать смерти. Но эта потеря власти стала для него путем к мудрости, потому что его также навещала утоляющая голод женская сущность, которая напоминала ему о том, что он был вскормлен ее молоком, которая удовлетворила его потребности трудом «Утешение Философией», которое начинается с песни.
Молоко, как «начало, середина и конец», объединяет противоположности сенекса и пуэра. Они оба нуждаются в молоке. Как начало, молоко — есть prima materia, с которой мы знакомимся у груди. Как конец, молоко является также и sapientia (мудростью), которая оживляет старика с помощью груди. Начало и конец процесса соединяются в молоке, которое растворяет слабости физиологически старого человека и сгущают мудрость духовно нового человека. Мир начинается с вспаханного молочного моря, или, как утверждает другая алхимическая работа, молоко первичнее даже крови и воды, первейшее из первых. Потому человек припадает к груди в начале, в середине, и в конце: младенец, возлюбленный и старик. У груди сестры следуют найти все фрукты «новые и старые», как говорится в «Песни Песней». Когда мужчина является одновременно и пуэром, и сенексом, тогда женщина — одновременно и дочь, и жена, и сестра, и кормилица — все они сливаются в одну «богоматерь-хранительницу», которая учит своей грудью. Чему можно научиться у груди? Чему может обучить молоко?
Но перед тем, как отвечать на эти вопросы, нам необходимо разобраться с несколькими условиями. Для того, чтобы молоко появилось, необходим голод и тоска, депривация Сатурна как «слабого и утомленного» Сатурна гримуара «Пикатрикс». Сначала голод, потом удовлетворение. Идеальные и сильные сидящие на тронах не нуждаются в молоке, мудрости и песне. Вначале желание и нужда в молоке — и лишь потом «подойди ко мне, молодой Давид, и сыграй на арфе», как говорил старый сумасшедший Король Саул. Самодостаточность самоограниченна и для пуэра, и для сенекса. Они оба отрицают свою нужду, и отстаивают свои границы. Но безпомощность и голод, как повторяющаяся необходимость — это то жадное условие, которое естественным образом вызывает молоко, чем и указывает на то, что условием обновления является принятие зависимости и нужды. Юнг обсуждал эти условия обновления в «Нераскрытой Самости», он писал: «Человеческие отношения строятся не на дифференциации и совершенстве, поскольку они только подчеркивают различия или приводят к прямо противоположному результату; нет, в их основе лежат несовершенство, слабость, беспомощность и потребность в поддержке, то есть те компоненты, из которых состоит основа зависимости. Совершенство ни в ком не нуждается, в отличие от слабости…»
И далее: «Его окружение не может вручить ему, как дар, то, что он может получить только благодаря своим собственным усилиям и страданиям.»
Юнг, описывая свои замечания по поводу глубинного значения феномена переноса, утверждал: «Чего действительно недостает нашему миру, это психической связи; и никакие клики, политические партии или общность интересов, или Государство, никогда не будут в состоянии заменить ее.»
Нужда, страдание и тоска, указывающая на ту форму существования, по которой тоскуют. Голод указывает на то, что способно его удовлетворить. Первичная еда превращает нечто в изначальное условие, вскормленное изначальным знанием, задолго до истории и разделения единого. Дао — ребенок и слабость. Молоко восстанавливает психическую связь с другими и с собой благодаря напитыванию первичных уровней души. На этих молочных уровнях все связано и возрастные различия расстворяются в психической безвозрастности. Старик — это младенец, а младенец — это старик с матерью.
Взаимообоюдность пуэра и сенекса, их недостача психической связи, их дифференциация и независимость, их напряжение, которое поддерживает эго в его активном поиске, их упорядоченность и защиты — все это пропадает. Само время и история внутри него имеют окончание. И тогда вопросы «Кто Я? Кем Мне быть?» неважны и дело закрыто. Но, признанние своей слабости и нужды, приводит к раскрытию души, ведь именно эта нужда и делает каждого из нас человеческим созданием, зависимым в своей плотскости от творения. Или, говоря по-другому, Дао — это «слабость», и потому путь к Дао лежит через наши потребности, наше постоянное состояние зависимости. И мы не может встретиться с этими потребностями самостоятельно и скрытно. Покинутые дитя и старик, нуждающиеся во вскармливающем милосердии и утешении философией, обнаруживают, что любовь, по которой они тоскуют когда контролируют, а также знание отложены на будущее.
Когда наполнение достигается благодаря питанию или напитыванию, тогда оно значит нечто отличное от расстворения. Я принимаю молоко в свое тело, а не оно принимает мое тело в себя и расстворяет меня в океаническом блаженстве матери. Питание не регрессивно, потому что Я остаётся, и я изменяюсь из-вне, из внутренней наружности. Молоко мудрости поступает в меня, в мой рот и бежит по моему горлу в живот. Так что познаваемое у груди является непосредственным физическим знанием, конкретным знанием, которое смягчает конструкции, абстракции и знаковые системы, в которых заточен Сатурн. Молоко — это знание «имеющее вкус», и его вкус (sapor) составляет sabrosa (вкус с итал.) настоящей sapientia (мудрости). И так, первая нужда нам понятна — это необходимость в вещественной еде, которая утоляет кишечный голод по знанию непосредственной реальности вещей, ее настоящего вкуса, который является первейшим из первых.
Если молоко является изначальной sapientia (мудростью), а не расстворением в материнском, тогда и грудь не является лишь «матерью». Её слишком часто воспринимали в этой фрейдистском ракурсе pars pro toto (c лат. часть вместо целого) как вымя Великой Мировой Коровы. Но этого символ не стоит интепретировать только одним способом. Грудь — это символ, ритуальный объект украшения и утаивания, стремления и удовольствия. Грудь — это откровение нежности, и она является caritas (милосердием) человеческого чувства. Она принадлежит не только матерям, но и сестрам, и любимым, а также кормилицам и дочерям. Когда мы дети её молока — тогда она мать; когда мы возлюбленные ее молока — она относится к сестре-любовнице; а в случае Старого Короля, слабого и утомленного, молоко исходит от дочери, как та жизнь в той, которую он породил, но с которой связан лишь тончайшей психической связью.
Искупление через молоко дочери предлагает иное обновленное отношение к душе. Дочь-Анима восстанавливает «старого» мужчину с помощью возвращение к нему истощенному других качеств и соображений, которые исчезли из его жизни вместе с кормилицей-матерью и сестрой-возлюбленной. С дочерью, взаимозависимостью и взаимностью, эротической интимностью — со всем этим у анимы появляется futurity (будущее). Дочь отображает независимость души от эго, ее молоко отображает зависимость жизни эго от души.
Глаза Святого Старого Короля, мистического образа Бога в «Зохаре», о котором в Эраносе нам рассказывал професор Шолем, умываются молоком: «Когда могущество простирается, и глаза пылают краснотой, Древний святой светит своей белизной, возгораясь в Матери и наполняется молоком, питая все, и все глаза умываются постоянно истекающим молоком Матери».
Истекающее молоко может быть слезами его заботы, а умывающиеся молоком глаза могут быть collyrium philosophorum, который смывает все что человек видел, все взволновавшие его события истории, восстанавливая видение в схожих детским истоках архетипического воспоминания.
Каждый глоток из сосуда с молоком осуществляется Пророком при помощи ангела, и Пророк объясняет это таким образом, словно это происходило во сне. Молоко знания, sapientia (мудрость) или connaissance du soi (самопознание) приходят в состоянии схожем со сном. Возможно каждый глоток молока — это сновидение, а сосуд молока — это сосуд сновидений. Таким образом, знание которое мы получаем у груди есть знание нас самих по существу: приходящих в мир и покидающих его, «беззубых», беззащитных, неких «воображающих животных» с постоянно открытыми ртами жаждущими изначальных сновидений словно необходимой сути нашей жизни. Мы — нестареющие дети Вечного. «Мы сделаны из вещества того же, Что наши сны.И сном окружена Вся наша маленькая жизнь.» (Шекспир,»Буря»). Из этого сна мы приходим в жизнь и в конце возвращаемся в него, памятуя о прошедшем лишь отрывочно. Еще до того как мы являемся homo faber, homo ludes и homo sapiens, пуэром или сенексом, мы — первые сновидцы в психической реальности, имажинёры, живущие в психической связи с вечным молоком космоса воображения: молочных образов детства, экстатических образов любви и пророческих образов старости.
Разве эти потоки вещественного знания не есть то, что в алхимии называют «лунной влагой» или омоложением «белого древа»? Эти сновидения утешают, охлаждают и освежают. И не являются ли эти сны на одном из уровней тем молоком, которое Авиценна прописывал престарелым как увлажняющую пищу, потому что она восстанавливала их к психической связи? Эта психическая связь, так необходимая согласно Юнгу и возможно единственная что-то значащая вещь, — что это такое? Мы знаем, что это не просто некое родство между людьми, старыми и молодыми. Психическая связь зависит от психического фактора, который спонтанно происходит из архетипического взгляда на вещи. То есть это связь через изначальный безвозрастный мир, который стирает различия между возрастом и молодостью таким образом, что все «видят» одним и тем же образом фантазийную сущность вещей. В таком случае, молоко — это также и путь к психической Anschuung (интуиции). Этот путь молока непосредственен как вкус на языке: мгновенный, физический, не абстрагированный в системы определений сенекса или пуэра. Он объединяет всех нас людей, как первая пища всего человечества, потому что он соединяет нас с основой человеческой природы — с душой. Молоко открывает врата психической реальности, или того Царства, о котором говорил пророк Иоиль и позже повторял апостол Петр, в котором не зависимо от возраста будут все: «и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут».
Наконец, молоко «отображает» подлинную связь с и постоянную тоску по миру, который мы стремимся «вспомнить». Через вспоминание подлинного память освобождается от истории. История может быть освобождена благодаря психической связи с изначальным, таким образом позволяя Клио, дочери архетипического воспоминания, переписать историю как торжество психологической многозначности. В таком стремлении к этому царству мы уже не пуэры и не сенексы, но нечто предваряющее этому разделению, мы — те, кто «сосет грудь Дао». Там мы познаем, что изначальные образы идентичны непосредственной сущности, что воображаемое значение является также вкусом и ощущением физической реальности, что caritas (милосердие) и sapientia (мудрость) есть одно, и что любое знание и любой акт познания происходит из «ага!» опыта внеисторического осознания. Такое понимание молока избавляет нас от материнского комплекса и является секретом пророков, поэтов, мистиков, мессий, королей, детей, культуры, героев, священников и мудрецов — образов архетипических форм жизни, двойственных и не разделенных на противоположности, для которых согласно сравнительной религии предполагаемой пищей является молоко.
Как путь молока спускает нас вниз обратно к простой интимной близости с нашей природой, излечивая наше разделение и одновременно освобождая нас от него в космическом Млечном пути, также нас ведет и путь обезьяны. И мы снова начнем наш процесс амплификации мифического образа с картины.
Джеймс Хиллман
Фотографии имеют большой размер. Дождитесь их загрузки
